журнал международного права и международных отношений 2005 — № 1
международные отношения
НЕКОТОРЫЕ ФАКТОРЫ РОССИЙСКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ: ПРАКТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
Алексей Дедков
Автор:
Дедков Алексей Владимирович — аспирант кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета
Рецензенты:
Снапковский Владимир Евдокимович — доктор исторических наук, профессор кафедры международных отношений факультета международных отношений Белорусского государственного университета
Потапейко Павел Олегович — кандидат исторических наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин Института парламентаризма и предпринимательства
Комплексное исследование проблематики, связанной с внешней политикой Российской Федерации, требует выявления факторов данной политики этого государства, обладающего огромной территорией и сложной инфраструктурой, соответственно занимающего особое место в системе международных отношений.
Определение таких факторов не может происходить только в рамках институционально-нормативного подхода в условиях междисциплинарного характера науки о международных отношениях. Подобный подход свойственен политологической науке, оформившейся до конституирования науки о международных отношениях. Он неизбежно сводится к описательным методикам исследуемых объектов, и не может быть доминирующим в условиях бурного развития естественных и гуманитарных наук, которое сопровождается междисциплинарностью и появлением дисциплин на стыке классически разделяемых областей знания. Происходит расширение круга институтов власти, вовлеченных в формирование внешней политики либо влияющих на нее — политика вышла далеко за традиционные пределы деятельности того круга официальных лиц, которые принимают решения в правительстве, парламенте и в партиях [1, с. 90]. Так, в рамках социологического подхода реальные политические силы и институты власти могут эксплицироваться как непосредственный фактор внешней политики, в то время как источником последней становится непосредственно феномен власти. Стираются границы между внутренней и внешней политикой, исчезает разница между субъектами внутренней и внешней политики, что проявляется в явлении транснационализации.
Выявляя факторы российской внешней политики, необходимо прибегать к исторической ретроспекции, которая позволяет определить их значение на различных этапах эволюции российской внешней политики, и сравнительному анализу. В соответствии с направленностью данной статьи приоритет необходимо отдать определению факторов российской внешней политики в их практической реализации, в то время как их концептуальному оформлению в основополагающих документах придается второстепенное значение.
Спустя два десятилетия после начала перестройки облик страны стал более отчетливым, что относится к политическому режиму, экономической системе и к роли России в мире. Становится очевидным, что на международной арене Россия намерена играть самостоятельную роль, не привязывая себя ни к одному из других, более крупных, игроков. Исследуя факторы внешней политики России, отметим, что приоритет отдается отношениям страны с Западом, в котором при ее «двуглавости» доминирующее положение принадлежит США, и не только потому, что они занимают лидирующее положение в мире, пытаясь навязывать идеологию глобализма, и тем самым оседлать процесс «естественной» глобализации [2, с. 80], но и по той причине, что эта идеология, остающаяся флагом мирового либерального сверхобщества под американским глобальным управлением, в значительной степени является наследием идеологической борьбы, одну из сторон которой возглавляло государство, правопреемство которого принадлежит России. Естественно не только инерция, но и генетические характеристики российской внешней политики сохранились с той эпохи. Итак, какие важные факторы позволяют России осуществлять успешную внешнюю политику, позволяющую сохранять свою идентичность?
Окончание «холодной войны», вместе с которой исчезли и координаты устоявшихся идеологий [1, с. 90], родственных в идее построения униформного мира под эгидой глобального управления, показало незыблемость влияния геополитических факторов на формирование внешней политики российского государства [2, с. 80]. Более того, несмотря на декларирование идеи мировой революции или эвентуальной победы коммунизма в мировом масштабе, можно говорить о том, что сущность проблем и противоречий международных отношений периода «холодной войны» испытывала историко-культурные тяготения прошлого и соответствующим образом повторяла его геополитические константы [2, с. 74]. Так как в качестве цели внешней политики оба детища философии прогресса выставляли не национальные интересы, а «счастие человечества», «демократию» или «пролетарский интернационализм», как учили тождественные по философии вильсонианство и «ленинские принципы внешней политики», преемственные геополитические устремления рассматривались в XX в. в манихейской дихотомии борьбы добра и зла [2, с. 75]. Стало очевидным, что начавшийся в первое десятилетие «однополярного» мира его передел имеет геополитический сценарий, по-новому группирует международно-политические силы. Так, в целях, которые декларируют мятежники в Чечне и поддерживающие их зарубежные институты и организации, просматривается не только новое явление в мировой политике — «международный терроризм», но и продолжение старых геополитических устремлений [2, с. 84].
Политической осью евро-азиатского геополитического пространства Россия может оставаться лишь до тех пор, пока она является доминирующим государством в пространстве Восточно-Европейской равнины, что является важным условием сохранения стабильности и отсутствия взрывоопасной напряженности в этом регионе [2, с. 87]. Осознание этого факта оформилось в соответствующих позициях официальной российской власти по вопросам о вступлении прибалтийских государств в НАТО и появлении здесь пунктов базирования сил блока, президентских выборов в Украине, «американизации» Грузии или Азербайджана, в связи с возможностью размещения на их территории военных контингентов США, о ситуации в Кыргызстане. Россия вопреки позиции Грузии и «международного сообщества» продлила срок функционирования своих военных баз в Поти и Алхакалаки, сохранив присутствие в регионе. Реакцией на геостратегическое проникновение США в Центрально-Азиатский регион — появление здесь в ходе операции против Афганистана американских военных сил — стало реанимирование присутствия российской военной авиации в Кыргызстане, оформившееся в получении аэродромом в Канте статуса российской военной базы.
Представленные факты продемонстрировали ситуационный характер антитеррористической солидарности и осознание российским руководством необходимости защиты интересов, обеспечивая внешнеполитическое присутствие, используя факторы геополитики либо геостратегии, каковую необходимо рассматривать как составную часть геополитики. Ведь бывшая советская Центральная Азия, где сегодня находятся пункты обслуживания военно-транспортной авиации США, включает и Казахстан, территории которого захватывают части упомянутого региона Восточно-Европейской равнины и Западной Сибири, где сконцентрированы запасы углеводородного топлива — источника экономической состоятельности российского государства. В ключе целенаправленной наработки факторов геостратегического присутствия можно рассматривать недавнее возвращение учебных пусков российских противовоздушных комплексов на полигон в Сары-Шагане (Казахстан). В целом для внешней политики В. Путина характерно самоограничение и сосредоточение ресурсов — унаследованный от СССР глобализм уступает место регионализму. Так, еще задолго до 11 сентября 2001 г. было принято решение о закрытии крупного разведывательного объекта на Кубе и объектов ВМФ/ВВС на базе Камрань во Вьетнаме [3, с. 10].
Следует отметить, что реидеологизация российской внешней политики на основе схем и моделей классической геополитики стала отличительной чертой этапа 1994—1999 гг. — ведь в предыдущие годы внешней политике Российской Федерации был присущ явный проамериканизм и геополитические факторы не брались в расчет при принятии важнейших внешнеполитических решений [4, с. 326—327]. Осознав безуспешность стараний удержать прежний статус державы в новом идеологически-институциональном обрамлении, Москва попыталась добиться равенства в отношениях с Западом при помощи различных геополитических комбинаций. В разное время формирование «российского центра силы» были призваны обеспечить интеграция стран СНГ вокруг России, активность московской дипломатии на Балканах и на Ближнем Востоке, стратегическое партнерство с Пекином в рамках концепции «многополярного мира», а также закрепление за Москвой роли посредника между США и «странами-изгоями» [3, с. 14—15]. Следует заметить, что СССР подтверждал свои, пусть и не признаваемые как таковые, геополитические устремления громадными экономическими вливаниями и военно-силовым присутствием. А России, не имевшей соизмеримого базиса факторов для внешнеполитической активности, уравновесить наступление Запада не удалось. Провал такой стратегии для России в ходе косовского кризиса совпал по времени с первой волной расширения НАТО на Восток. Затем последовал упомянутый уход российских военных из регионов Карибского и Южно-Китайского морей. В 2003 г. произошел еще ряд геополитических отступлений. В 2004 г. состоялись новое расширение НАТО и самое масштабное расширение Европейского союза, а на переговорах по корейской и иранской ядерным проблемам России пришлось довольствоваться «ролью второго плана» [3, с. 16]. Российское участие в переговорах все же раскрывает учет геоэкономического фактора внешней политики Российской Федерации — ведь выбор в пользу российских энергетических технологий, на определенный срок привязывает эти страны к России.
Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что российское руководство вынесло из опыта практики отношений с США и объединенной Европой в первое десятилетие после распада СССР следующий урок. Международные отношения остаются областью Realpolitik. При этом реальная политика XXI века — это сочетание геополитики и геоэкономики при сохраняющемся значении военной силы [3, с. 12].
Влияние геоэкономических факторов на внешнюю политику России начинает прослеживаться с момента прихода к власти В. Путина. Отсутствие серьезного учета этих факторов привело к краху Советского Союза, который становился неизбежным в условиях его полуавтаркической экономики на фоне глобализующейся мировой экономики. Положение «позднего» СССР усугублялось огромным объемом производства вооружений и военной техники, и, занимая первое место в мире по их экспорту, Москва получала только до 20 % оплаты, осуществляя поставки в долг. Советский Союз выступал донором для многих стран в различных частях планеты, не привязывая их к себе с помощью прочных финансово-экономических механизмов. Внешняя политика советского государства становилась заложником мировых экономических отношений, и это подготовило геополитический провал СССР в Восточной Европе, когда государство, предотвращая внутреннюю дестабилизацию, было вынуждено покинуть регион.
От попыток немедленной интеграции в Запад в начале 90-х гг. XX в., а затем поиска нового равновесия с ним Россия перешла к политике, в центре которой находится идея самоусиления преимущественно посредством экономической модернизации [3, с. 15]. Весьма актуальным для российской внешней политики становится учет экономических факторов после дефолта 1998 г.
С рубежа 2001—2004 гг. начался этап, характеризуемый осознанными попытками российского руководства войти в процесс международно-политической глобализации при помощи особых отношений с США [4, с. 326—327]. Ренессанс интеграционистского синдрома, который в ослабленных формах проявился во внешней политике Российской Федерации после 11 сентября 2001 г., сменился ренессансом «многополярного подхода» в период иракского кризиса 2003 г. К концу первого срока президентства В. Путина стало ясно, что не только конфронтация с Западом, но и интеграция с ним уже не является актуальной, Россия, отвергнув «особый путь» в экономике, отчетливо обозначила стремление к внешнеполитической и стратегической самостоятельности [3, с. 15]. Осознается экономическая немощь России, но ее отступление не производит впечатления слабости и неуверенности — осуществляется масштабная перегруппировка сил, их сосредоточение на важнейших и наиболее перспективных для Москвы направлениях. Уйдя с позиций, которые далее удерживать было бессмысленно и накладно, российская внешняя политика сконцентрировалась наконец на странах СНГ. Именно здесь — в новой Восточной Европе (Украина, Беларусь, Молдова), на Южном Кавказе и в Центральной Азии — переплелись существенные экономические, военно-политические и гуманитарные интересы России [3, с. 16—17]. Здесь пока еще наличествуют сравнительные преимущества России перед возможными конкурентами (прежде всего США и ЕС).
Новый «проект СНГ» имеет ряд важных отличий от своих предшественников ельцинского периода. Речь не идет об «интеграции постсоветского пространства». Российское государство не собирается превращать Россию в донора для более бедных соседей. Нет и стремления сформировать надгосударственные образования, не говоря о новом супергосударстве — Евразийском союзе. Речь идет о следующем — об утверждении геоэкономических факторов во внешней политике России. Прежде всего — об обеспечении российскому капиталу максимально благоприятных условий для экспансии в соседние страны. А далее — об усилении политического влияния Москвы в столицах СНГ, с тем чтобы соседние страны учитывали российские интересы в сфере внешней политики и безопасности. «Газовый прессинг» в отношении Беларуси в 2003 г., отношения с Украиной, за которыми скрывается интерес российского капитала к ее промышленным гигантам, «война нервов» в Керченском проливе, где просматривается подоплека экономического контроля акватории. Ради упрочнения своих позиций в этой области Москва продемонстрировала готовность отказаться не только от недавних уступок Западу (стамбульские договоренности 1999 г. о выводе войск из Грузии и Молдавии), но и от прежних, казавшихся незыблемыми приоритетов — Договора об обычных вооруженных силах в Европе и поддержки Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе.
Своеобразным идеологическим обоснованием указанной тенденции учета геоэкономических интересов при формировании внешней политики Российской Федерации становится сочетание гипотетического российского варианта доктрины Монро (он был предложен еще в 1992 г. председателем Комитета Верховного Совета по международным делам Е. Амбарцумовым; сейчас его поддерживают в основном представители силовых структур) и выдвинутого А. Чубайсом в 2003 г. проекта «либеральной империи», отвечающего интересам крупного российского капитала. По упомянутому «проекту СНГ» необходимо заметить, что некоторые страны СНГ находятся в поле притяжения одновременно Европейского союза и Российской Федерации (Украина, Молдавия), в других (страны Центральной Азии и Южного Кавказа) пересекаются интересы России и США. Предвидя опасность жесткого столкновения интересов, руководство российского Министерства иностранных дел поставило задачу избегать конфронтации с Западом на постсоветском пространстве, так как не может идти речь о серьезной военной и экономической мощи российского государства [3, с. 19].
Несмотря на наступление бюрократии, подкрепленного в путинской России «силовиками», на «олигархов», все же нельзя говорить о радикальном повышении политического и экономического веса государства за последние годы. Не является ли компромисс, достигнутый «силовиками» и «сырьевиками», который сопровождается видимым наступлением авторитарно-бюрократического государства на некоторых «олигархов», всего лишь прикрытием. Лоббистские механизмы созданные в органах власти, продолжают действовать, продвигая пусть и более осторожно, интересы крупнейших компаний. Как и прежде слияние бюрократии и бизнеса создает условия для коррупции [5, с. 47]. Успехи российской экономики последних лет по-прежнему обеспечиваются ее сырьевой ориентацией. Продолжается отток капиталов за рубеж, а средства стабилизационного фонда российского Центробанка хранятся в ценных бумагах крупнейших корпораций США. Не получается ли так, что нынешнее российское руководство будет не готово ни к последовательным экономическим реформам, ни к реализации национально-государственных интересов во внешней политик, с учетом геополитических, геоэкономических или военно-силовых факторов?
Так, наметившиеся успехи России в военно-техническом сотрудничестве с рядом государств, и прежде всего с Индией, с которой установлено долгосрочное сотрудничество в этой сфере, позволило России выйти на 2—3-е место на мировом рынке оружия. Однако почему не происходит реальное перевооружение российских Вооруженных сил и Военно-морского флота? Военный бюджет Индии ненамного превышает военный бюджет России (16 млрд дол. США против 14 млрд) и является одним из крупнейших в мире, поэтому очень трудно объяснить причины практически полного отсутствия поступлений в российские войска новой боевой техники. Индия при этом активно развивает стратегические ядерные силы, закупает сотни новейших танков (в том числе Т-90С), десятки новейших боевых самолетов (Су-30МК, МиГ-29, «Мираж-2000»), приобретает в России авианосец и фрегаты, строит на собственных верфях эсминцы. В свою очередь, Россия закупает четырнадцать Т-90, модернизирует пять Су-27, строит два корвета, дизельную и атомную подводные лодки. Почему при почти одинаковых деньгах такая колоссальная разница в объеме закупок? Становится очевидным, что такая военно-техническая политика в России исключает возможность серьезного использования военно-силовых факторов в российской внешней политике, тем более на фоне невероятного разбухания военного бюджета США. Перевооружение российских Вооруженных сил и Военно-морского флота на новые образцы вооружений и военной техники, которое происходит крайне медленно, создает риск исчезновения базиса в виде обычных вооруженных сил как важного фактора не только безопасности, но и внешней политики государства. Более того, политическая власть до сих пор не определилась, кто является потенциальными противниками России, какого рода войны придется вести стране. Военные вынуждены определяться сами, в результате чего появляются такие противоречивые документы, как «Актуальные задачи развития Вооруженных сил Российской Федерации», получившие широкий резонанс в октябре 2003 г. [6] Все же неужели силовой фактор в российской внешней политике, опиравшийся на традиции трех сотен лет милитаризма, может оказаться невостребованным?
Главным военно-силовым фактором, способным обеспечивать российскую внешнюю политику, становится сохранение на вооружении РВСН межконтинентальных баллистических ракет с разделяющимися головными частями, срок службы которых был продлен — Россия отказалась от их уничтожения, временно сняв проблему устаревания материальной части стратегических войск. Россия намерена сохранять и совершенствовать ракетно-ядерный потенциал как компонент национальной мощи, который делает ее сопоставимой с США и позволит в отношениях с ними сочетать ограниченное партнерство и «точечное» соперничество [3, с. 12]. Усиливается военно-политическое сотрудничество России с рядом стран СНГ, что является важным фактором российской региональной политики. Республика Беларусь является единственным государством, с которым военно-политическое сотрудничество Российской Федерации является тесным. Оно было оформлено нормативно и институционально, выразилось в интеграции предприятий ВПК, создании объединенной группировки войск, что подтверждается в ходе совместных военных учений, функционировании на белорусской территории объектов оперативно-стратегического значения Военно-морского флота и Космических войск России.
Ко всему крушение Советского Союза поставило перед российским руководством острую проблему беженцев и мигрантов. В России появились беженцы и вынужденные переселенцы из всех стран СНГ и Балтии. Наибольшее их количество до 1995 г. давал Таджикистан, где шла гражданская война. Основной поток беженцев из Таджикистана пришелся на 1992—1993 гг., когда массовые потоки беженцев шли также из Азербайджана и Грузии. В последующем география вынужденной миграции, во-первых, серьезно расширилась, во-вторых, непрерывно менялась, следуя за географией этнической напряженности на постсоветском пространстве. В 1994—1996 гг. половина новых беженцев прибыла из Казахстана и Узбекистана, нарастали потоки из Киргизии, Латвии, Эстонии, Туркмении, Армении, при этом прежние потоки не потеряли своего значения. В 1998 г. 69,2 % новых беженцев и вынужденных переселенцев из СНГ и Балтии дал Казахстан, затем следовали Узбекистан — 11 %, Таджикистан — 7,3 %, Грузия — 3,8 %, Киргизия — 2,1 %, Азербайджан — 2 % [7, с. 83].
Несмотря на огромное количество беженцев, российское руководство так и не сумело использовать этот фактор в своей внешней политике. Оно с гораздо большей готовностью рассуждает о помощи соотечественникам за рубежом, чем о создании условий, при которых те могли бы сделать выбор, оставаться ли им в новых независимых государствах или переехать в Россию. Одна из причин удерживания русскоязычного населения в бывших республиках СССР находится в неизжитых державных амбициях российских властей и их стремлении оказывать влияние на новые независимые государства.
Мигранты из бывшего СССР в большинстве не являются беженцами или вынужденными переселенцами. Так, большинство мигрантов, прибывших в Россию в 1992—1997 гг. из Таджикистана (60 %), получили статус, среди мигрантов из Азербайджана и Грузии таких одна треть, из Узбекистана и Киргизии — столько же, из Казахстана — пятая часть, почти столько же из Латвии и Эстонии [7, с. 84]. Для русскоязычных мигрантов разумнее было принять закон о репатриации. Однако во внешней политике российскому руководству выгодно использовать фактор соотечественников за рубежом, что иллюстрировалось примерами на протяжении всего периода существования Российской Федерации. Как в случаях давления России на Латвию и Эстонию или в ходе неоднократных российско-киргизских переговоров, когда в числе важнейших были вопросы не только политического и экономического сотрудничества, но и проблем русскоязычного населения в Кыргызстане.
Особое влияние на российскую внешнюю политику принадлежит так называемому внешнему фактору. Так, этап 1990—1991 гг. для России был отмечен отсутствием самостоятельной, но при этом высокочувствительной к политической доминанте постсоветского глобального мира — его американоцентричности, внешней политики российского руководства. Стоит вспомнить визит Б. Ельцина в Вашингтон еще в бытность СССР. Следующему этапу 1992—1993 гг. был присущ явный проамериканизм во внешней политике с его «козыревским» курсом. Казалось, что никогда прежде в истории России влияние Запада, не было столь сильным как в 1988—1993 гг. Официальная Москва поставила себе целью вхождение России в состав «расширенного» Запада, в качестве одной из ведущих держав.
В этой позиции присутствовали неразрешимые противоречия — стремление сохранить сопоставимый с США статус не было подкреплено ресурсами и политической волей. В результате Россия почти во всем и сразу соглашалась с позицией США — влияние внешнего фактора во внешней политике Российской Федерации было необычайно велико, и такой подход к принятию внешнеполитический решений позже назвали «романтизмом».
Как следует оценивать эволюционное значение внешнего фактора во внешней политике Российской Федерации — было ли оно контрпродуктивным? Официальные российские структуры на протяжении нескольких лет были наводнены западными консультантами, политическими и экономическими. В данном ключе необходимо рассматривать косвенное влияние внешнего фактора, который проявлялся в ослаблении экономического базиса российской внешней политики. Россия находилась в положении «ученика» Запада. Оценивая результаты такого воздействия, возникает мысль о сознательном вытеснении потенциального конкурента из глобальных экономических процессов, которое происходило в начале 90-х гг. XX в.
Защита собственных экономических интересов хорошо просматривается во внешней политике постиндустриальных государств даже в отношениях между собой (стоит только вспомнить недавние «стальные войны») и показывает важность учета экономического базиса как приоритетного фактора внешней политики в существующей системе международных отношений. Глобальный и российский кризисы оказались взаимосвязаны, так как США, преследующие цели установления мирового порядка, изначально поддерживали неэффективную программу реформ в России. Ослабление всемирного присутствия внешней политики правопреемника государства, охватывающего своим внешнеполитическим присутствием весь мир, присутствующего в экономике значительной части стран «третьего мира», привело к структурной перестройке системы международных и мирохозяйственных отношений.
Был ли Запад заинтересован в ослаблении России, или неудача политического и экономического консультирования в том, что оно натолкнулось на авторитарные тенденции и осознанное возрождение отживших стереотипов [8, с. 48]? Но почему США были так заинтересованы в реформировании российской экономики? Ведь с экономической точки зрения Российская Федерация не является для Соединенных Штатов важным партнером, на Россию приходится 0,45 % общего оборота американской внешней торговли, 1,1 % зарубежных капиталовложений [9, с. 148]. Недопущение построения в Российской Федерации конкурентоспособной постиндустриальной экономики происходило через быстрое втягивание в мировые экономические процессы, без постепенной институциональной подготовки, — в мирохозяйственную систему, сложившуюся на базе западной экономической системы. «Рецепты МВФ», которые предлагались под кредиты, были представлены примитивными моделями, подобными тем, что в свое время были использованы в Сомали, привели к экономическому краху, ставшему предтечей потери этим государством положения субъекта в международных отношениях. Потому изучение внешнего фактора во внешней политике Российской Федерации, особенно в первые годы ее самостоятельности, требует глубокого и детального изучения.
В определенном смысле возникает возможность описания действий субъектов международных отношений, в том числе и представляющих Россию, в терминах цивилизационного подхода, но не в классических его версиях, а в смысле противостояния социально-экономических систем — постиндустриального общества и других — индустриальных, традиционных. Изложенные идеи перекликаются с концепциями неомарксизма с их понятиями геоэкономики — мирового экономического центра и периферии. Однако целесообразность рассмотрения цивилизационных факторов, или «факторов постиндустриальности и индустриальности», во внешней политике является небесспорной.
Также не следует демонизировать роль США и преувеличивать значение внешнего фактора во внешней политике Российской Федерации. К окончанию «холодной войны» привели внутренние перемены в Советском Союзе — в России завершение советского периода не привело к кардинальной смене правящего слоя. Произошла ротация внутри элиты — второй и третий эшелоны сменили первый, но номенклатура не только сохранила власть, но и приобрела собственность. Созданные в России институты были быстро приспособлены к потребностям нового-старого правящего класса. Авторитарное государство продолжало опираться на бюрократию, сросшуюся с бизнесом. Поэтому и политические решения принимались в интересах «олигархов», особенно сырьевых, чьи устремления грозили транснационализацией российских недр и не только. Такую плату необходимо было платить за иллюзию принадлежности к «мировой олигархии». Неудивительно, что блокирующие пакеты акций компаний с наибольшей капитализацией принадлежат иностранцам. Видимость того, что политические решения стали приниматься в интересах «силовой» бюрократии, противостоящих сложившейся сырьевой ориентации экономики страны, как и принятие списка государственных предприятий, акционирование которых запрещено, происходит уже при Путине.
Российская внешняя политика продолжает отражать противоречия, которые происходят при столкновении групп интересов. Показателен пример 1999 г., когда из Боснии и Герцеговины в Косово был молниеносно переброшен военный контингент миротворцев. Пусть даже эта акция и являлась приемом внешнеполитической игры, но она выражала позицию сторонников использования военно-силовых факторов во внешней политике, которая не нашла широкой поддержки у российского «истеблишмента».
Опосредованный анализ, выявивший ряд факторов внешней политики Российской Федерации, позволяет выдвинуть следующий вывод. Важнейшим фактором российской внешней политики остается фактор политической системы. Влияние реальных политических сил в современной России на содержание принятых решений становится решающим. Это может происходить вопреки другим важным факторам объективного порядка, которые проистекают из геополитических, геостратегических, экономических или других реалий. Главными остаются интересы тех политических сил, которые могут оказывать решающее влияние в конкретный исторический момент на внешнюю политику российского государства, что фактически представлено яркими примерами. Этим объясняются перемены в высших эшелонах власти в Российской Федерации, которые приводили к метаниям во внешней политике, демонстрировали отсутствие инструментов внешней политики, приводили к необдуманным переходам из одной крайности в другую в политике вообще, и самыми негативными последствиями сказывались на авторитете страны.
Исследование эволюционирующей политической системы России, чьей функцией продолжает оставаться обслуживание правящего класса как важнейшего фактора внешней политики государства, должно быть глубинным и затрагивать сам феномен уникальной российской государственности.
ЛИТЕРАТУРА
1. Фогель, Г. Консультирование германской внешней политики и отношения с Россией // Pro et contra. 2003. № 2. С. 83—92.
2. Нарочницкая, Н. Россия в новых геополитических реальностях // Международная жизнь. 2003. № 11. С. 73—90.
3. Тренин, Д. Идентичность и интеграция: Россия и Запад в XXI веке // Pro et contra. 2004. № 3. С. 9—22.
4. Каганский, В. Пространство России: старое и новое // Куда пришла Россия?..: итоги социетальной трансформации: 2003: международный симпозиум, 16—18 января 2003 г. / под общ. ред. Т. И. Заславской. М.: Московская высшая школа социальных и экономических наук, 2002. С. 322—334.
5. Шевцова, Л. Как Россия не справилась с демократией: логика политического отката // Pro et contra. 2004. № 2. С. 36—56.
6. Храмчихин, А. Где деньги? // Русский журнал. 2004. 20 апреля. <http://old.russ.ru/columns/march/20040414-kobra.html>. Дата изъятия 15.04.2005 г.
7. Седьмой ежегодный демографический доклад / под ред. А. Г. Вишневского. М.: Книжный дом «Университет», 2000.
8. Vogel, H. RuЯland und der Westen — Der Preis der Partnershaft // Internationale Politik. 2002. N 10. S. 47—49.
9. Иноземцев, В. Российско-американские отношения: что впереди? // Международная жизнь. 2003. № 9-10. С. 147—156.