Журнал международного права и международных отношений. 2017. № 1-2 (80-81). С. 11—21.
Journal of International Law and International Relations. 2017. N 1-2 (80-81). P. 11—21.

международное право — международные судебные учреждения

Приоритет, прямое действие и прямой эффект норм права Евразийского экономического союза

Алексей Исполинов

Автор:
Исполинов Алексей Станиславович — кандидат юридических наук, доцент, заведующий кафедрой международного права юридического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, e-mail: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова. Адрес: 1, Ленинские горы, Москва, 119991, РОССИЯ

Рецензенты:
Бабкина Елена Васильевна — кандидат юридических наук, доцент, заведующий кафедрой международного частного и европейского права факультета международных отношений Белорусского государственного университета
Борель Юлия Сергеевна — кандидат юридических наук, помощник судьи Суда Евразийского экономического союза

Автор рассматривает появление права Евразийского экономического союза (ЕАЭС) через призму специфики интеграционного объединения, в котором государства-члены передают на уровень институтов объединения часть своих полномочий, включая право на принятие общеобязательных нормативных актов, которые будут действовать в национальных правопорядках и применяться всеми субъектами национального права, а также судами при разрешении споров. Договор о создании ЕАЭС не содержит положений о путях разрешения конфликтов между нормами права ЕАЭС и противоречащими им нормами национального права, поэтому эта задача станет одной из основных для Суда ЕАЭС. В своих недавних решениях Суд ЕАЭС уже вплотную приступал к ее решению, начав выстраивать свою доктрину приоритета права ЕАЭС. Автор рассматривает решения Суда ЕАЭС, используя для их анализа доктрины приоритета и прямого эффекта, разработанные Судом Европейского союза. Автор приходит к выводу, что успех действий Суда ЕАЭС в этом направлении будет полностью зависеть от того, как доктрина приоритета права ЕАЭС будет воспринята и применена на практике национальными судами стран — членов ЕАЭС.

Ключевые слова: экономический союз; правопорядок; приоритет; прямое действие; прямой эффект.


«Priority, Direct Applicability and Direct Effect of the Eurasian Economic Union Law» (Alexei Ispolinov)

In the present article the author considers the emergence of the Eurasian Economic Union (EAEU) law though the prism of the integration union specifics, where member states transfer some of their powers to the union institutions including the right to adopt binding legislative acts, which will be applicable in national legal orders and will be applied by all subjects of the national law as well as by courts in resolving disputes. The agreement on the establishment of the EAEU does not contain provisions on ways to resolve conflicts between the norms of the EAEU law and national law provisions that contradict them, therefore this task will become one of the core tasks for the EAEU Court. In its recent judgments the Court of the Eurasian Economic Union has already started to tackle this issue by creating its own version of the doctrine of the Union law priority. The author considers these judgments using for this purpose the priority and direct effect doctrines developed by the European Union Court of Justice. The author concludes that the success of the Eurasian Economic Union Court in this direction will entirely depend on the acceptance and practical use of the priority doctrine by domestic courts of the Eurasian Union member states.

Keywords: historical and cultural heritage; International Council on Monuments and Sites; international legal protection of cultural property; UNESCO Conventions; world cultural heritage.

Author:
Ispolinov Alexei — Candidate of Law, Associate Professor, Head of the Department of International Law of the Faculty of Law, Lomonosov Moscow State University, e-mail: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
Lomonosov Moscow State University. Address: 1, Leninskie Gory, Moscow, 119991, RUSSIA


Вступление в силу Договора о Евразийском экономическом союзе [2] вызвало волну публикаций отечественных исследователей о появлении правопорядка ЕАЭС [1; 4; 6; 7; 9; 31; 33]. Основой для рассуждений такого рода стала статья 6 Договора «Право Союза», в которой приводится перечень нормативных актов, образующих право ЕАЭС. Согласно этой статье в право Союза входят Договор о создании ЕАЭС, международные договоры, заключенные в рамках Союза, международные договоры Союза с третьими странами, а также решения и распоряжения органов Союза.

Устанавливая в статье 6 Договора внутреннюю иерархию источников права Союза [2], документ, тем не менее, оставляет открытым вопрос о том, как будет разрешаться нормативный конфликт между нормой права ЕАЭС и противоречащей ей нормой национального законодательства, и будет ли в этом случае норма права ЕАЭС иметь приоритет. Особую сложность представляет конфликт между актом вторичного права ЕАЭС (например, нормативным актом, принятым Евразийской экономической комиссией (ЕЭК), который согласно Договору подлежит непосредственному применению на территориях государств-членов) и внутренним нормативным актом, независимо от времени его принятия. Очевидно, что возникает вопрос о том, насколько важны в этом случае иерархический статус национальной нормы (будь то норма конституции, закон или подзаконный акт), а также время ее принятия (например, после вступления в силу решения ЕЭК). Договор обходит эти вопросы молчанием, и скорее всего они должны решены Судом ЕАЭС. В рамках данной статьи автор предлагает свое видение путей решения указанных проблем, отталкиваясь при этом как от опыта Европейского союза, так и от уже существующих наработок Суда ЕАЭС.

Однако решение этих вопросов предполагает выяснение специфики ЕАЭС как формы международного сотрудничества государств — членов Союза и того, как эти особенности влияют на структуру и компетенцию органов Союза и на уже видимые особенности правопорядка Союза.

Региональная экономическая интеграция как форма межгосударственного экономического сотрудничества

Используемые в сегодняшней практике государствами подходы к региональному экономическому сотрудничеству можно разделить на две большие группы. Первая группа, куда входит абсолютное большинство региональных соглашений, — это соглашения о зонах свободной торговли, в которых полностью устраняются либо радикально снижаются таможенные тарифы на торговлю между странами этой зоны. При этом страны сохраняют за собой право самостоятельно регулировать свои торговые отношения и таможенные тарифы с третьими странами. К первой группе относятся такие экономические объединения, как Североамериканская ассоциация свободной торговли (НАФТА), Карибская ассоциация свободной торговли (КАФТА), Южноамериканский общий рынок (МЕРКОСУР). Указанные объединения основаны на горизонтальном межгосударственном сотрудничестве, они не являются субъектами международного права, в них отсутствуют какие-либо исполнительные органы, наделенные правом принимать обязательные и действующие напрямую в национальных правопорядках решения, координирующая роль выполняется небольшим секретариатом. Из-за отсутствия необходимости судебного контроля решений органов этих объединений нет потребности и в постоянно действующем суде, наделенном такой компетенцией. Отсюда и возможность возникновения только межгосударственных споров, и специфика их рассмотрения — с помощью ad hoc арбитражей.

Отсутствие постоянно действующего суда в создаваемой зоне свободной торговли не позволяет передать ему полномочия контроля как исполнения вынесенных арбитражами решений, так и исполнения государствами своих обязательств по региональным соглашениям. Эта проблема решается через так называемые горизонтальные контроль и принуждение, когда сами государства контролируют исполнение и сами же принимают меры по принуждению государства-нарушителя к исполнению своих обязательств, используя санкции (наподобие контрмер во Всемирной торговой организации (ВТО)). Кроме того, немногочисленность секретариата в таких экономических организациях делает вопрос о трудовых спорах сотрудников неактуальным, и в отсутствие постоянно действующего собственного суда для разрешения таких споров привлекаются административные трибуналы системы Международной организации труда или ООН (происходит своеобразный аутсорсинг системы разрешения трудовых споров). Из-за того, что в таких объединениях не создаются наднациональные органы, наделенными властными полномочиями принятия решений, в том числе и общего характера, а также контроля за соблюдением государствами своих обязательств, отсутствуют споры между институтами этого объединения и государствами, а также между институтами и частными лицами.

Вторая группа региональных экономических объединений, не такая многочисленная, представлена таможенными союзами, которые предусматривают не только ликвидацию таможенных барьеров внутри Союза, но и передачу властных полномочий по регулированию торговли с третьими странами специальному наднациональному органу (Комиссия в Европейском союзе (ЕС), ЕЭК в ЕАЭС). Передаваемые государствами полномочия обязательно включают в себя право институтов Союза в рамках своих полномочий принимать общеобязательные нормативные акты, замещающие соответствующие национальные нормы и подлежащие применению всеми субъектами внутреннего права государств — членов такого объединения. Для таможенных союзов это в первую очередь нормы тарифно-таможенного регулирования, которые должны устанавливаться и изменяться только централизованно, иначе пропадает сам смысл существования таможенного союза. Поэтому говорить о появлении региональных объединений интеграционного типа можно только в том случае, когда на уровень наднациональных исполнительных структур передаются именно властные полномочия, а сами эти наднациональные структуры наделяются правом принимать обязательные нормативные акты общего применения, непосредственно регулирующие правоотношения в государствах-членах и применяемые национальными судами при разрешении споров. Именно эта особенность позволяет отличить интеграционные образования от объединений, основанных на межгосударственном сотрудничестве. В силу этого было бы некорректно относить к интеграционным объединениям такие организации, как ВТО или Совет Европы, а соглашения, принимаемые в рамках этих объединений, называть интеграционным правом, если только мы не смешиваем полностью термины «межгосударственное сотрудничество» и «интеграция».

Создаваемые таможенные союзы — это уже, как правило, субъекты международного права, наравне с государствами-членами участвующие в международных организациях (тот же ЕС является членом ВТО). При этом в рамках региональной экономической интеграции создание таможенного союза с передачей всей таможенно-тарифной политики на наднациональный уровень может стать лишь первой ступенью интеграционного сотрудничества. Затем может следовать создание общего рынка с передачей органам таможенного союза новых полномочий, а потом речь может идти уже о переходе к валютному союзу. Характер выбранного пути евразийской интеграции позволяет отнести созданный Евразийский экономический союз именно к этой группе.

Существенный характер передаваемых государствами полномочий заставляет задуматься о создании эффективного контроля правомерности актов и действий этих органов. Опыт того же Европейского союза, воспринимаемый обычно как некий эталон при создании региональной организации экономической интеграции, показывает, что оптимальным решением в этом направлении является создание постоянно действующего суда, основной задачей которого и будет являться осуществление такого контроля. Но для того чтобы такой судебный контроль был эффективным, необходимо обеспечить юрисдикцию суда по этим вопросам, а также решить, кто и на каких условиях будет обращаться в суд с подобного рода жалобами. Тот же опыт Суда ЕС показывает, что для решения этой задачи государства наделяют создаваемый суд обязательной юрисдикцией, а также предусматривают доступ в суд частных лиц с жалобами на акты и решения институтов интеграционного объединения. Именно частные лица в настоящее время представляют наиболее активную категорию заявителей в международном правосудии. В отличие от государств частные лица не отягощены соображениями большой политики и более последовательны и настойчивы в судебной защите своих прав. Результатом такой процедуры оспаривания решений институтов интеграционного объединения является, как правило, их аннулирование. Наличие постоянного суда позволяет также совершенно по-другому решать вопросы контроля исполнения вынесения судом решений. Вместо горизонтального контроля становится возможным использовать контроль вертикальный, который осуществляется наднациональным исполнительным органом. В случае выявления факта неисполнения государством своих обязательств или решения суда вопрос снова передается на рассмотрение суда, который в ряде интеграционных объединений вправе применить к государству санкции (штрафы и пени, как в случае с Судом ЕС).

Правопорядок интеграционного объединения

Не вдаваясь в дискуссии о различиях терминов «право» и «правопорядок», отметим лишь только, что для целей настоящей статьи мы будем использовать их как синонимы, понимая под этими терминами совокупность норм, принятых в ходе создания и деятельности данного интеграционного объединения. В отличие от традиционных международных организаций в данном случаев в право интеграционного объединения будут входить не только учредительные договоры и изменения к ним, включая договоры о присоединении новых членов, и не только традиционные для международного права решения и резолюции органов такого объединения, но и те общеобязательные нормативные акты, принимаемые институтами этого объединения, которые и будут непосредственно действовать в национальных правопорядках стран-членов, заменяя собой национальные правовые акты в соответствующей области. Если положения учредительных договоров и традиционные решения институтов объединения адресованы государствам-членам, то нормативные акты общего применения (в случае ЕАЭС это, например, решения ЕЭК, в случае ЕС — это регламенты Совета и Европарламента) будут адресованы неограниченному кругу субъектов национальных правопорядков государств-членов и должны применяться судами при разрешении споров, вытекающих из соответствующих правоотношений.

Именно наличие частных лиц среди субъектов права ЕС позволило Суду ЕС заявить об особенности правопорядка ЕС, сначала в рамках международного права, а потом и как отдельно существующего от международного права.

В соответствии с Договором о ЕАЭС решения ЕЭК подлежат непосредственному применению на территориях государств-членов [2]. Для Суда ЕАЭС, равно как и для национальных судов стран — членов Союза, включая их конституционные суды, именно эта категория актов Союза представляет особый интерес. Более того, от эффективности, а также от устойчивой и единообразной практики применения права ЕАЭС в целом именно на национальном уровне будет во многом зависеть дальнейшая судьба данного интеграционного объединения.

В первую очередь, необходимо постараться понять значение термина «непосредственное применение» по отношению к решениям ЕЭК. На наш взгляд, этот термин (наверное, не самый удачный в данном контексте) может толковаться двояко. Во-первых, он может означать отсутствие необходимости издания какого-либо национального акта, санкционирующего действие того или иного нормативного акта ЕАЭС в национальном порядке. Во-вторых, непосредственное применение можно понимать также как безусловную обязательность нормативного акта ЕАЭС и его применение всеми субъектами национального права стран — членов ЕАЭС в правоотношениях, входящих в сферу регулирования данного акта вместо применимых ранее национальных норм. Причем речь идет о правоотношениях не только между частными лицами и государственными органами, но и о правоотношениях между частными лицами. При этом такой акт должен приниматься именно в целях замены соответствующих положений национального законодательства. Судя по всему, именно это значение наиболее полно отражает практику Союза, а, в свою очередь, Суд ЕАЭС идет по пути признания данного варианта. Если исходить из этого значения термина «непосредственное применение», то действующий Таможенный кодекс Таможенного союза обладает именно непосредственным применением, хотя и подлежал ратификации всеми государствами — членами Союза. В соответствии со статьей 1 Кодекса все субъекты таможенных правоотношений в странах — членах Союза должны руководствоваться таможенным законодательством Союза, а национальные нормы продолжают применяться только в части, не урегулированной нормами Союза, и до тех пор, пока на уровне Союза не будут приняты соответствующие нормы [15].

Однако Договор о ЕАЭС обходит молчанием указанные в начале данной статьи другие проблемы применения норм права ЕАЭС в национальных правопорядках стран — членов Союза. При этом надо отметить, что Суд уже вплотную приступил к решению данной задачи, начав выстраивать свою доктрину приоритета права ЕАЭС в недавно вынесенном решении по спору между Россией и Беларусью [13], а также доктрину прямого действия в Консультативном заключении от 4 апреля 2017 г. [5].

Приоритет права ЕАЭС

В уже упомянутом выше решении по спору России c Республикой Беларусь от 21 февраля 2017 г. Суд сформулировал, что нормы Соглашения о взаимной административной помощи таможенных органов от 21 мая 2010 г. [14] (далее — Соглашение) имеют приоритет над конфликтующими с ним национальными правовыми актами.

Речь идет о споре между Российской Федерацией и Республикой Беларусь, инициированном Россией в сентябре 2016 г. В своем заявлении в Суд Россия утверждала, что Беларусь не выполняет свои обязательства, вытекающие из Договора о создании ЕАЭС. Суть спора состояла в том, что таможенные органы Беларуси неоднократно задерживали и конфисковывали в доход бюджета бытовую технику, произведенную российскими компаниями в Калининградской области и перевозимую автотранспортом в режиме транзита через Литву и Беларусь на «материковую» территорию России. При этом транзитные документы, выданные калининградскими таможенниками, отвечали всем требованиям, равно как и заключение Торгово-промышленной палаты о том, что товары произведены на территории России. Однако, по мнению белорусской стороны, под флагом российских товаров, произведенных в Калининграде, на самом деле ввозилась импортная техника. В материалах, представленных в Суд, Россия настаивала на безусловном признании белорусской стороной российских документов и утверждала, что в случае возникновения подозрений у белорусских таможенников они должны были направить поручение российским таможенным органам провести контроль груза, как того требует вышеуказанное Соглашение. В свою очередь, ответчик исходил из того, что транзит товара остановлен в соответствии с нормами национального законодательства, а именно в рамках процедуры таможенного контроля в связи с установленным фактом административного правонарушения (попытка провоза товара, произведенного в иностранном государстве, под флагом товара Союза) [13].

Очень важный вывод, сделанный Судом ЕАЭС в своем решении, состоит в признании за нормами Соглашения приоритета перед существующими и применимыми в конкретном деле внутренними нормами (буквально «в связи с его специальным характером имеют приоритетное значение при проведении таможенного контроля») [13, с. 10]. Это означает, что таможенные органы стран — членов ЕАЭС должны руководствоваться и применять напрямую именно нормы Соглашения, которые имеют приоритет над конфликтующими с ним национальными правовыми актами (буквально «имеют императивный характер, не содержат изъятий или отсылок и в этой связи должны применяться непосредственно») [13, с. 12]. Если исходить из этой логики Суда, то тогда так должны поступать не только таможенные органы, но и другие органы власти государств — членов Союза, включая национальные суды, а также частных лиц — субъектов таможенных правоотношений.

По сути Суд предлагает свой вариант решения нормативного конфликта между нормой права ЕАЭС и применимой нормой национального права. По его мнению, в тех случаях, когда применение внутренней нормы приведет к конфликту с нормой права ЕАЭС, внутренняя норма не должна применяться на национальном уровне, но при этом она не перестает действовать и не объявляется недействительной (это могут сделать только уполномоченные органы власти страны — члена Союза).

Однако пока остаются без ответа вопросы о том, будут ли в случае нормативного конфликта иметь значение статус национальной нормы, а также время ее принятия. В этом отношении примечательно особое мнение судьи от России К. Чайки, который заявил, что государства — члены ЕАЭС, заключив Договор о ЕАЭС, тем самым создали «автономную совокупность правовых норм, являющихся обязательными для всех государств-членов» [12, с. 5]. Проводя аналогию с рассуждениями Суда ЕС в решениях по делам Costa/Enel [24] и Simmenthal II [22], судья К. Чайка настаивает на абсолютном приоритете правопорядка ЕАЭС над любыми национальными нормами, независимо от того, приняты они до создания Союза или позже, не уточняя, правда, идет речь лишь о законах и подзаконных актах или также о конституциях стран — членов Союза [12, с. 6]. В любом случае эти слова, столь ожидаемые многими, все же прозвучали, пусть пока и не в решении Суда, а в особом мнении.

Суд Союза продолжил рассуждать о приоритете норм права Союза в упомянутом выше консультативном заключении от 4 апреля 2017 г., отвечая за запрос Министерства юстиции Республики Беларусь о разъяснении как раз тех положений Договора о ЕАЭС, которые регулируют конкуренцию на трансграничных рынках (географические границы рынков охватывают территорию двух и более стран — членов ЕАЭС) [2, ст.ст. 74—77]. Статья 76 Договора о ЕАЭС в пункте 4 запрещает так называемые «вертикальные» соглашения между предприятиями (это соглашения, где одна сторона продает товар, а вторая сторона товар покупает). Тем не менее, такие соглашения разрешаются, если они соответствуют критериям допустимости. В свою очередь, эти критерии установлены Протоколом об общих принципах и правилах конкуренции (приложение № 19 к Договору о ЕАЭС), согласно которому вертикальные соглашения допускаются, если: а) они являются договором концессии или б) эти соглашения заключены предприятиями, доля каждого из которых на рынке товара, являющегося предметом «вертикального» соглашения, не превышает 20 % [2]. В Заключении Суда отмечается, что заявитель просил разъяснить указанные положения на предмет возможности установления в национальном законодательстве государств — членов ЕАЭС иных критериев допустимости «вертикальных» соглашений. Однако из особого мнения судьи Э. Айриян становится ясно, что речь шла о белорусском законопроекте, предусматривающем введение нового, более жесткого верхнего порога для доли рынка в таких соглашениях — 15 % вместо 20 %, а также использование для расчета такого порога не рынка товара, являющегося предметом вертикального соглашения, а «любого товарного рынка», что явно шире формулировки Протокола, т. е. о принятии более позднего национального акта, противоречащего положениям договора [11, с. 4].

Суд пришел в общем-то к очевидному выводу — Договор не содержит положений, позволяющих установить в нормах законодательства государств-членов иные критерии допустимости «вертикальных» соглашений, нежели те, которые предельно четко и недвусмысленно предусмотрены в Договоре. Это можно понимать также и как вывод Суда о том, что он имплицитно исходит из того, что время принятия внутренней нормы, которая противоречит праву Союза (будь то до или после принятия нормы права ЕАЭС), не имеет значения. Кстати, именно в этом направлении можно толковать мнение Суда из решения по спору между Россией и Беларусью о том, что «действия любого из государств-членов, выходящие за рамки требований таможенного законодательства Союза и носящие расширительный характер толкования их прав, не соответствуют принципам функционирования Таможенного союза, создавая неправомерные препятствия провозглашенной свободе перемещения товаров между территориями государств-членов» [13, с. 10]. Можно предположить, что за этими словами скрывается еще один вывод Суда, на этот раз о том, что государства — члены Союза должны воздерживаться от принятия нормативных актов, прямо противоречащих нормам права Союза. Надо отметить, что речь не может идти о принципиальном запрете для государств принимать такие нормативные акты (все же речь идет о суверенных государствах и о полномочиях их национальных парламентов, выражающих волю народа). Но в случае принятия таких актов это будет уже нарушение государством своих обязательства по праву ЕАЭС, что должно влечь за собой ответственность этого государства по праву ЕАЭС. Слова «должны воздерживаться от принятия таких актов» были бы формулировкой, устраивающей всех и не посягающей на полномочия законодательной власти стран — членов ЕАЭС. Даже если допустить, что такие нормы будут приняты на национальном уровне (или они уже есть), то в соответствии с доктриной приоритета права Союза они просто не должны применяться в национальных правопорядках как субъектами права, так и национальными судами. Тот же Суд ЕС, оказавшись в схожей ситуации в уже упомянутом решении по делу Simmenthal II, заявил, что в соответствии с принципом приоритета права ЕС норма права ЕС делает автоматически неприменимым любое противоречащее ей положение национального права [22, para. 17]. Это не означает недействительность внутренней нормы: она по-прежнему действует и применяется в тех случаях, когда не вступает в противоречие с нормами ЕС. Однако в том случае, если такой нормативный конфликт все же имеется, национальные суды должны руководствоваться нормой права ЕС, оставляя в стороне противоречащую ей норму национального законодательства.

Возвращаясь еще раз к доктрине Суда ЕС о приоритете права ЕС, отметим, что, с точки зрения Суда ЕС, это влечет следующие обязательства для государств-членов: а) запрет национальных властей оспаривать в национальных судах действительность норм права ЕС; б) запрет применять национальные нормы, противоречащие праву ЕС; в) запрет принимать национальные акты, противоречащие праву ЕС; г) обязательство отменить нормативные акты, противоречащие праву ЕС [32, p. 1482]. Однако нужно отметить, что в случае с Судом ЕС такая концепция абсолютного приоритета натолкнулась на возражения конституционных судов стран — членов ЕС, которые в ответ сформулировали доктрину относительного и условного приоритета права ЕС над законами стран-членов, но не над национальными конституциями. В серии решений конституционных и высших судов большей части стран — членов ЕС (Франция, Австрия, Латвия, Германия, Венгрия, Польша, Чехия, Дания, Эстония, Швеция, Великобритания, Ирландия) суды пошли по пути Конституционного Суда ФРГ и, признавая в принципе приоритет права ЕС над национальным законодательством (но не над основными положениями конституций), устанавливали условия и пределы такого приоритета права ЕС, оставляя за собой право в исключительных случаях и при определенных обстоятельствах (ultra vires решения институтов ЕС, а также нарушения конституционной идентичности) рассмотреть вопрос о неприменении актов ЕС в национальных правопорядках [см.: 35].

Говоря о желании Суда ЕАЭС выстроить свою доктрину приоритета права ЕАЭС, хотелось бы отметить два момента, каждый из которых может сыграть свою роль как в адекватном ее восприятии адресатами (а это в первую очередь национальные суды), так в ее долгосрочном успехе (или неудаче).

Во-первых, нужна максимальная осторожность и тщательность в выборе терминологии, которая была бы воспринята судами стран — членов ЕАЭС. Очень важно избегать терминологической путаницы и не смешивать понятия «приоритет» и «верховенство». Несмотря на то, что Суд ЕС в своих решениях говорит о приоритете права ЕС, а не его верховенстве (в уже упомянутом выше решении по делу Costa/Enel Суд ЕС использует именно «precedence, priority», а не «supremacy», в научной литературе распространена точка зрения о верховенстве права ЕС. Так, К. Энтин в своей монографии пишет о верховенстве права ЕС и приводит при этом упомянутое выше решения Суда ЕС по делу Costa/Enel, переводя в одном месте слово «precedence» как «приоритет», а в другом как «верховенство» [16, с. 24]. О верховенстве права ЕС пишут также М. Марченко и Е. Дерябина [8, с. 535—546]. Ситуация осложняется тем, что в современной европейской судебной практике термин «supremacy» (верховенство) уже взят на вооружение конституционными судами Европы (включая Конституционный Суд Российской Федерации), которые последовали в этом за Конституционным трибуналом Испании, впервые разделившим два указанных понятия. В ставшей уже широко известной декларации 2004 г. Конституционный трибунал Испании впервые провел различие между терминами «приоритет» и «верховенство» и признал использование первого из них применительно к конфликту между нормой ЕС и национальной нормой, а второго — к конфликту между нормой конституции и нормами права ЕС или международного права [35]. Такая терминологическая корректность и аккуратность позволит Суду ЕАЭС избежать смыслового конфликта с конституционными судами стран — членов ЕАЭС. Напомним, что тот же Конституционный Суд Российской Федерации уже заявил о верховенстве Конституции России над Договором о создании ЕАЭС, а также о том, что только он уполномочен решать вопрос о действии той или иной нормы ЕАЭС, включая решения ЕЭК, в правопорядке России [10]. Противостояние Суда ЕАЭС и конституционных судов стран — членов ЕАЭС, в том числе и терминологическое, поставит нижестоящие суды в непростое положение, при котором им придется выбирать между лояльностью к своим конституционным судам и необходимостью следовать решениям Суда ЕАЭС, требующим не применять национальные нормы в случае их противоречия нормам права ЕАЭС.

Во-вторых, и это, пожалуй, наиболее важное, многое будет зависеть от желания и готовности национальных судов воспринять приоритет права ЕАЭС, согласившись с логикой и аргументами Суда ЕАЭС. Весьма показательна в этом отношении институциональная неудача Андского трибунала (судебный орган Андского сообщества — образованного в 1969 г. интеграционного объединения ряда стран Латинской Америки). По рекомендации советников из ЕС, в число которых входили бывшие судьи и генеральные адвокаты Суда ЕС, созданный в 1979 г. Андский трибунал оказался практически копией Суда ЕС. В своих решениях [18] Андский трибунал, ссылаясь на решения Суда ЕС по делам Costa/Enel [24] и Simmenthal II [22], провозгласил приоритет (primacía) права Андского сообщества, однако оказался недостаточно настойчив в популяризации и продвижении своих идей. В свою очередь, национальные суды стран — членов Сообщества проявили пассивность как в обращении с преюдициальными запросами в Трибунал (из некоторых стран за всю историю Андского сообщества не пришло ни одного запроса), так и в случаях с применением норм Сообщества вместо противоречащих им национальных норм при разрешении конкретных дел. Это не позволило Трибуналу повторить путь Суда ЕС и стать двигателем интеграции, а само Андское сообщество с большим трудом завершило создание таможенного союза с многочисленными изъятиями [17].

Прямое действие и прямой эффект права ЕАЭС

В заключении от 4 апреля 2017 г. Суд пришел к очень серьезному выводу — «общие правила конкуренции на трансграничных рынках Союза обладают прямым действием и должны непосредственно применяться государствами-членами как нормы, закрепленные в международном договоре» [10]. Попытаемся понять, что означает новый для права Союза термин «прямое действие», для чего он использован Судом и кому адресован.

В праве Европейского союза уже устоялись и активно используются понятия «прямое действие» (direct applicability), «прямой эффект» (direct effect) [36] и «косвенный эффект» (indirect effect) [3; 29]. Под прямым действием понимается ситуация, когда нормы ЕС адресованы и применяются частными лицами, государственными органами и национальными судами непосредственно, без издания какого-либо внутреннего нормативного акта, санкционирующего применение этих норм. Это созвучно первому пониманию значения «непосредственное применение», использованному в Договоре о ЕАЭС. Однако Суд ЕАЭС явно имеет в виду нечто другое, так как слова о непосредственном применении правил конкуренции тоже есть в заключении, следуя сразу после слов о «прямом действии». Судя по всему, Суд оказывается заложником существующей в отечественной доктрине права ЕС терминологической путаницы, когда термины «прямое действие», «прямое применение» и «прямой эффект» смешиваются, хотя среди западных ученых и в решениях Суда ЕС различие между ними проводится весьма аккуратно и
последовательно.

В соответствии с доктриной прямого эффекта норма права ЕС, которая не обязательно должна быть адресована всем субъектам национального права, а, например, только государствам (например, норма договора или норма директивы), способна, тем не менее, порождать некие субъективные права для частных лиц. В том случае, если эта норма безусловная и достаточно ясная, частные лица вправе использовать ее для обоснования своей позиции в национальном суде, а национальный суд разрешает спор на основании именно этой нормы, а не применимой нормы национального права. Именно так и произошло в вошедшем во все учебники по праву ЕС решении Суда ЕС по делу Van Gend en Loos [25], когда голландский суд, следуя разъяснениям Суда ЕС, применил для разрешения спора между компанией-истцом и местным таможенным органом не норму национального законодательства, согласно которой истец был обязан доплатить увеличенные таможенные пошлины, а статью 12 Договора о ЕЭС. Суд ЕС признал за ней прямой эффект, так как она без всяких оговорок и условий запрещала государствам односторонне повышать импортные пошлины.

Если применять эти доктрины Суда ЕС к праву ЕАЭС, то получается, что решения ЕЭК обладают и прямым действием, и прямым эффектом, т. е. для их действия в национальных правопорядках не нужно издание национального акта, а их положения могут быть использованы частными лицами в национальных судах, в том числе в спорах между собой. Сложнее ситуация с межгосударственными договорами, такими как договоры о создании ЕС или Договор о создании ЕАЭС. В этом случае норма, не обладая ни прямым действием, ни непосредственным применением (в терминологии Договора о ЕАЭС), тем не менее, все же может предоставлять некие права частным лицам, обладая прямым эффектом.

Что же может стоять за осторожными словами Суда ЕАЭС о том, что общие правила конкуренции в ЕАЭС обладают прямым действием и должны непосредственно применяться государствами-членами как нормы, закрепленные в международном договоре? В соответствии со статьей 74 Договора о ЕАЭС положения раздела о конкуренции распространяются как на межгосударственные отношения, с реализацией конкурентной (антимонопольной) политики на территориях государств-членов, так и на отношения с участием хозяйствующих субъектов (субъектов рынка) государств-членов, которые оказывают или могут оказать негативное влияние на конкуренцию на трансграничных рынках на территориях двух и более государств-членов [2]. Это требует пояснений, что и сделал Суд в своем заключении. Во-первых, положения раздела о конкуренции включают не только статьи 74—77 Договора, но и приложение № 19 к Договору, на который следует ссылка в этих статьях [2]. Во-вторых, хотя об этом не говорится прямо, эти слова могут означать то самое непосредственное применение, о котором уже говорилось выше, т. е. намерение разработчиков Договора обеспечить применение норм ЕАЭС о конкуренции госорганами и национальными судами стран — членов Союза, а также предприятиями в тех случаях, когда речь идет о конкуренции на трансграничных рынках ЕАЭС. Иными словами, национальные суды обязаны применять нормы конкурентного права ЕАЭС, а предприятия являются субъектами этого права и обладают не только обязанностями, но и правами.

В этом случае краткое рассмотрение опыта суда ЕС по толкованию и применению статей учредительных договоров, в которых говорится о конкуренции в ЕС, представляется не только познавательным, но и полезным, особенно учитывая, что статья 101 Договора о функционировании ЕС (запрет соглашений, нарушающих конкуренцию) [26, art. 101] — это аналог пунктов 3 и 6 статьи 76 Договора о ЕАЭС, а статья 102 Договора о функционировании Европейского союза (запрет злоупотребления доминирующим положением на рынке) [26, art. 102] — это аналог пункта 1 статьи 76 Договора о ЕАЭС.

В отличие от Договора о ЕАЭС соответствующие положения учредительных договоров ЕС не содержали положений о их непосредственном применении. Для реализации этих договорных положений предполагалось принять соответствующие акты вторичного права, что и было сделано в виде регламента № 17/62 [34] и пришедшего ему на смену регламента № 1/2003 [27]. Эти регламенты детализировали статьи договоров, а также регулировали порядок контроля со стороны Комиссии ЕС соблюдения правил о конкуренции. Тем не менее, Суд ЕС, который исходил из фундаментальной важности норм о конкуренции для создания полноценного единого рынка ЕС, предложил свой подход к толкованию и применению этих
норм.

Во-первых, Суд ЕС, основываясь на своем понимании правопорядка ЕС, также считает, что частные лица обладают не только обязанностями, но и правами. Причем совсем не обязательно, чтобы эти права были ясно выражены в нормах ЕС. Они могут вытекать из корреспондирующих обязательств стран — членов ЕС и институтов ЕС [24; 25; 30, para. 31].

Во-вторых, важность договорных положений о конкуренции Суд ЕС видит в том, что соответствующие статьи учредительных договоров предусматривают, по его мнению, автоматическую ничтожность соглашений и действий, искажающих конкуренцию на рынке ЕС [20, para. 36]. Именно такие последствия Суд ЕС видит для запрещенных статьями 101 и 102 соглашений. Интересно, что статья 76 Договора о ЕАЭС также говорит о запрете, не конкретизируя при этом, что наступает в случае обнаружения таких соглашений. Очевидно, что эту задачу также придется решать уже в скором будущем Суду ЕС.

В-третьих, Суд ЕС в ряде своих решений признал, что статьи 101 и 102 обладают прямым эффектом в отношениях между частными лицами и порождают для них права, которые национальные суды обязаны защищать («articles… produce direct effects in relations between individuals and create rights for the individuals concerned which the national courts must safeguard») [21, para. 39; 23, para. 16]. В этом случае национальный суд не должен применять нормы национального права, противоречащие праву ЕС, даже если он рассматривает спор между двумя частными лицами (горизонтальный прямой эффект). При этом национальный суд должен исходить из целей и задач статей 101 и 102 Договора о функционировании Европейского союза, которые сводятся к обеспечению эффективной и свободной конкуренции на внутреннем рынке ЕС.

В-четвертых, и это самое интересное, Суд ЕС считает, что эффективность статей 101 и 102 будет явно неполной, если у частных лиц, чьи права нарушены запрещенными в этих статьях соглашениями или действиями, не будет возможности требовать возмещения ущерба от предприятий-нарушителей [34]. Причем право требовать возмещения убытков может быть также и у стороны запрещенного соглашения, так как иногда эти соглашения заключаются между неравными сторонами (например, соглашение с производителем, в котором дилеру навязываются заведомо нерыночные условия по порядке ценообразования, региону деятельности, кругу клиентов и т. д.). Отметив это, Суд ЕС тем самым санкционировал то, что позднее получило название «private enforcement», т. е. частное принуждение к соблюдению конкурентного права ЕС, что наличие права требовать возмещения ущерба усилит действие правил ЕС о конкуренции, внесет свой вклад в поддержание эффективной конкуренции за счет очевидного снижения мотивации заключать запрещенные соглашения [19, para. 26].

Нельзя сказать, что такая практика Суда ЕС вообще осталась без внимания Суда, в аппарате которого работают признанные знатоки права Европейского союза. Именно исходя из этого, можно предположить, что за мнением Суда ЕАЭС о прямом действии норм соответствующего раздела договора о ЕАЭС скрывается желание признать за ними прямой эффект в том смысле, о котором говорит Суда ЕС, т. е. то, что эти нормы могут порождать субъективные права для неограниченного круга частных лиц, которые могут опираться и ссылаться на эти права для отстаивания своей позиции в национальных судах, а суды обязаны эти права всемерно защищать.

Кроме того, можно также предположить, что за утверждением Суда о непосредственном применении и прямом действии норм конкуренции ЕАЭС стоят его ожидания наладить пусть и косвенный, но все же какой-то диалог с национальными судами и частными лицами. Ведь именно они будут естественными союзниками Суда ЕАЭС в решении очень важной для него задачи по закреплению доктрины приоритета права ЕАЭС с отказом следовать положениям национального законодательства, которые противоречат праву ЕАЭС (для частных лиц), и применить эти положения при разрешении споров (для национальных судов).

Интересно, что призыв к прямому применению конкурентного права ЕАЭС частными лицами можно истолковать и как желание Суда ЕАЭС активизировать эту отрасль права Союза, правда, в том случае, если этот призыв будет услышан и правильно понят. К сожалению, в силу ряда причин ЕЭК не проявляет активности в сфере трансграничной конкуренции в ЕАЭС. Но это не означает, что трансграничной конкуренции, равно как и ее нарушений, в Союзе нет. В этих условиях именно уже упомянутое «private enforcement», т. е. активное использование этих норм частными лицами в Суде ЕАЭС и в национальных судах, способно придать данной сфере новый импульс. Эффект был бы значительно усилен, если бы Суд ЕАЭС в своем заключении указал, что приложение № 19 к Договору о ЕАЭС прямо устанавливает, что частные лица могут обжаловать в Суд ЕАЭС акты ЕЭК о привлечении того или иного предприятия к ответственности не только за действия, нарушающие конкуренцию, но также и за бездействие Комиссии [2]. При этом особо оговаривается, что в исках к ЕЭК по вопросам конкуренции правило об обязательном досудебном порядке не применяется.

Косвенный эффект права ЕАЭС

В консультативном заключении от 4 апреля 2017 г. Суд ЕАЭС отмечал, что государства — члены Союза обладают определенной свободой усмотрения при регулировании отношений конкуренции на своем внутреннем рынке, что необходимо для учета специфики функционирования внутреннего товарного рынка государств [5]. Это вытекает из пункта 3 статьи 74 Договора о ЕАЭС, который наделяет государства — члены Союза правом устанавливать в своем законодательстве дополнительные запреты, а также дополнительные требования и ограничения в отношении запретов, предусмотренных статьями 75 и 76 Договора [2]. Тем не менее, Суд ЕАЭС призывает государства находить «разумный баланс между развитием своего внутреннего рынка и эффективным функционированием трансграничного рынка» и «гармонизировать законодательство таким образом, чтобы избежать формирования различной правоприменительной практики». Суд делает этот вывод, исходя из того, что государства — члены Союза в статье 4 Договора заявили о своем стремлении к формированию единого рынка товаров, услуг, капитала и трудовых ресурсов в рамках Союза, а этого без создания справедливой конкуренции на рынке достичь не удастся. Данный вывод Суда звучал бы гораздо сильнее, если бы среди его адресатов были отдельно выделены национальные суды. Ведь именно на них будет возложена основная тяжесть создания правоприменительной практики по таким дополнительным запретам и ограничениям, именно к ним придут пострадавшие от таких ограничений компании. В этом случае призыв к национальным судам толковать нормы своего законодательства исходя из заявленной в статье 4 Договора цели можно расценить как попытку Суда ЕАЭС привить в правопорядке Союза то, что в праве ЕС получило название «косвенный эффект», т. е. обязанность национальных судов толковать применимые нормы национального законодательства с учетом формулировок и целей соответствующих положений Договора [см.: 3; 29].

Выводы

Отличительной особенностью региональных интеграционных объединений является передача государствами-членами своих властных полномочий институтам этих объединений, в том числе и в части принятия общеобязательных нормативных актов, регулирующих соответствующие правоотношения между всеми субъектами внутреннего права и применяемых при разрешении споров национальными судами. Именно эта особенность интеграционных объединений и отличает их от других форм межгосударственного экономического и политического сотрудничества, таких как зоны свободной торговли (НАФТА, КАФТА, МЕРКОСУР), ВТО, Совет Европы, СНГ.

Действие в национальных правопорядках общеобязательных актов и решений, принимаемых институтами интеграционных объединений, рассчитано на использование неограниченным кругом субъектов национального права и ставит вопрос о соотношении этих актов с уже существующими (или принятыми позднее) нормами внутреннего права, которые регулируют те же вопросы. От того, как, кем и насколько убедительно будет решен вопрос о путях разрешения нормативных конфликтов и о приоритете норм права интеграционных объединений над противоречащими им нормами национального права, зависит в конечном счете и успешность региональной интеграции.

Как показывает практика региональных интеграционных объединений, государства не идут на нормативное закрепление приоритета права интеграционного объединения в учредительных договорах (в том же Европейском союзе попытки сделать это в итоге провалились), фактически предоставляя право решать эти вопросы создаваемому суду. Однако усилия суда любого интеграционного объединения (и в этом отношении ЕАЭС не исключение) в этом направлении будут зависеть не только от убедительности и качества его аргументации, но и от желания и готовности национальных судов стран-членов следовать его решениям при рассмотрении конкретных дел.

Недавние решения Суда ЕАЭС показывают, что Суд уже не только осознал принципиальную важность этой проблемы, но и начал выстраивать свою доктрину приоритета права ЕАЭС. Теперь наступает этап оттачивания аргументации, а также популяризации и продвижения этой доктрины в первую очередь среди судей национальных судов стран — членов ЕАЭС.

Список использованных источников

1. Ануфриева, Л. П. Евразийская интеграция и право ЕАЭС в ракурсе международного права (вопросы теории и практики) / Л. П. Ануфриева // Вопросы правоведения. — 2016. — № 2. — С. 384—400.
2. Договор о Евразийском экономическом союзе [Электронный ресурс] // КонсультантПлюс. — Режим доступа: <http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_163855/>. — Дата доступа: 01.05.2017.
3. Исполинов, А. С. Доктрина косвенного эффекта (согласованной интерпретации) в праве ЕС / А. С. Исполинов // Евразийский юрид. журн. — 2010. — № 10. — C. 26—36.
4. Капустин, А. Я. Право Евразийского экономического союза: международно-правовой дискурс / А. Я. Капустин // Журн. рос. права. — 2015. — № 11. — C. 59—69.
5. Консультативное заключение от 4 апр. 2017 г. [по заявлению Респ. Беларусь о разъяснении Договора о Евразийском экономическом союзе от 29 мая 2014 г.] [Электронный ресурс] // Суд Евразийского экономического союза. — Режим доступа: <http://courteurasian.org/doc-18093>. — Дата доступа: 01.05.2017.
6. Курбанов, Р. А. Евразийское право: вопросы концептуального развития / Р. А. Курбанов // Право и политика. — 2014. — № 12. — С. 1877—1887.
7. Лифшиц, И. М. Действие принципа верховенства права в Евразийском экономическом союзе / И. М. Лифшиц, Д. С. Боклан // Междунар. право. — 2016. — № 2. — С. 1—13.
8. Марченко, М. Н. Правовая система Европейского союза / М. Н. Марченко, Е. М. Дерябина. — М.: Норма, 2012. — 704 с.
9. Нешатаева, Т. Н. Действие актов Евразийской экономической комиссии и Суда Евразийского экономического союза в национальных правопорядках государств — членов Евразийского экономического союза / Т. Н. Нешатаева // Рос. правосудие. — 2016. — № 9. — С. 5—13.
10. Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 03.03.2015 г. № 417-О по запросу Арбитражного суда Центрального округа о проверке конституционности пункта 4 Порядка применения освобождения от уплаты таможенных пошлин при ввозе отдельных категорий товаров на единую таможенную территорию Таможенного союза [Электронный ресурс] // Конституционный Суд Российской Федерации. — Режим доступа: <http://doc.ksrf.ru/decision/KSRFDecision190708.pdf>. — Дата доступа: 01.05.2017.
11. Особое мнение судьи Айриян Э. В. (дело № СЕ-2-1/1-17-БК) от 4 апр. 2017 г. [по делу по консультативному заключению по заявлению Министерства юстиции Республики Беларусь от 4 апр. 2017 г.] [Электронный ресурс] // Суд Евразийского экономического союза. — Режим доступа: <http://courteurasian.org/doc-18093>. — Дата доступа: 01.05.2017.
12. Особое мнение судьи Чайки К. Л. (дело № СЕ-1-1/1-16-БК) от 25 февр. 2017 г. [по делу по заявлению Российской Федерации по спору о соблюдении Республикой Беларусь Договора о Евразийском экономическом союзе, статьи 125 Таможенного кодекса Таможенного союза, статей 11 и 17 Соглашения о взаимной административной помощи таможенных органов государств – членов Таможенного союза] [Электронный ресурс] // Суд Евразийского экономического союза. — Режим доступа: <http://courteurasian.org/doc-17993>. — Дата доступа: 01.05.2017.
13. Решение от 21 февр. 2017 г. Суда Евразийского экономического союза [по делу по спору о соблюдении Республикой Беларусь Договора о Евразийском экономическом союзе, статьи 125 Таможенного кодекса Таможенного союза, статей 11 и 17 Соглашения о взаимной административной помощи таможенных органов государств – членов Таможенного союза] [Электронный ресурс] // Суд Евразийского экономического союза. — Режим доступа: <http://courteurasian.org/doc-17943>. — Дата доступа: 01.05.2017.
14. Соглашение о взаимной административной помощи таможенных органов государств — членов Таможенного союза [Электронный ресурс] // КонсультантПлюс. — Режим доступа: <http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_102046/>. — Дата доступа: 01.05.2017.
15. Таможенный кодекс Таможенного союза [Электронный ресурс] // КонсультантПлюс. — Режим доступа: <http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_94890/>. — Дата доступа: 01.05.2017.
16. Энтин, К. В. Право Европейского союза и практика Суда Европейского союза / К. В. Энтин. — М.: Норма, 2015. — 240 c.
17. Alter, К. Nature or Nurture? Judicial Lawmaking in the European Court of Justice and the Andean Tribunal of Justice / K. Alter, L. Helfer // International Organization. — 2010. — Vol. 64, N 4. — P. 563—592.
18. ATJ Preliminary ruling 1-IP-87 // Gaceta Oficialю — 1988. — 15 febr.
19. Case C-453/99 Courage Ltd v Crehan [2001] ECR I-6297 [Electronic resource] // Court of Justice of the European Union. — Mode of access: <http://curia.europa.eu/juris/showPdf.jsf?text=&docid=46604&pageIndex=0&doclang=EN&mode=lst&dir=&occ=first&part=1&cid=89263>. — Date of access: 01.05.2017.
20. Case C-126/97 Eco Swiss (1999) ECR I-3055 [Electronic resource] // Court of Justice of the European Union. — Mode of access: <http://curia.europa.eu/juris/showPdf.jsf;jsessionid=9ea7d0f130d5ba2eb50d6421490dbe80e4a59838b671.e34KaxiLc3eQc40LaxqMbN4PaN4Pe0?text=&docid=44616&pageIndex=0&doclang=EN&mode=lst&dir=&occ=first&part=1&cid=86381>. — Date of access: 01.05.2017.
21. Case C-282/95 P Guérin Automobiles v. Commission (1997) ECR I-1503 [Electronic resource] // EUR-Lex: Access to European Union law. — Mode of access: <http://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=CELEX%3A61995CJ0282>. — Date of access: 01.05.2017.
22. Case 106/77 Amministrazione delle Finanze dello Stato v. Simmenthal SpA (Simmenthal II) (1978) ECR 629 [Electronic resource] // EUR-Lex: Access to European Union law. — Mode of access: <http://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=CELEX%3A61977CJ0106>. — Date of access: 01.05.2017.
23. Case 127/73 BRT v. SABAM (1974) ECR 51 [Electronic resource] // Court of Justice of the European Union. — Mode of access: <http://curia.europa.eu/juris/showPdf.jsf?text=&docid=88585&pageIndex=0&doclang=EN&mode=lst&dir=&occ=first&part=1&cid=87494>. — Date of access: 01.05.2017.
24. Case 6/64 Costa (1964) ECR [Electronic resource] // EUR-Lex: Access to European Union law. — Mode of access: <http://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=CELEX%3A61964CJ0006>. — Date of access: 01.05.2017.
25. Case 26/62 Van Gend en Loos (1963) ECR 1 [Electronic resource] // EUR-Lex: Access to European Union law. — Mode of access: <http://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=CELEX%3A61962CJ0026>. — Date of access: 01.05.2017.
26. Consolidated Version of the Treaty on the Functioning of the European Union // Official Journal of the European Union. — 2012. — Vol. 55, C 326. — P. 47—390.
27. Council Regulation (EC) N 1/2003 of 16 December 2002 on the implementation of the rules on competition laid down in Articles 81 and 82 of the Treaty // Official Journal of the European Communities. — 2003. — Vol. 46, L 1. — P. 1—25.
28. Declaration 1/2004 (unofficional translation) [Electronic resource] // Constitutional court of Spain. — Mode of access: <https://www.tribunalconstitucional.es/ResolucionesTraducidas/Declaration%201-2004.pdf>. — Date of access: 01.05.2016.
29. Drake, S. Twenty years after Von Colson: the impact of «indirect effect» on the protection of the individual’s Community rights / S. Drake // European Law Review. — 1995. — Vol. 30, N 3. — P. 329—348.
30. Joined Cases C-6/90, C-9/90 Francovich and Others (1991) ECR I-5357 [Electronic resource] // EUR-Lex: Access to European Union law. — Mode of access: <http://eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/?uri=CELEX:61990CJ0006>. — Date of access: 01.05.2017.
31. Karliuk, М. Russian Legal Order and the Legal Order of the Eurasian Economic Union: an Uneasy Relationship / M. Karliuk // Russian Law Journal. — 2017. — Vol. 5, N 2. — P. 33—52.
32. Kwiecien, R. The Primacy of European Union Law over National Law Under the Constitutional Treaty / R. Kwiecien // German Law Journal. — 2005. — Vol 6, N 11. — P. 1479—1496.
33. Petrov, R. On Similarities and Differences of the European Union and Eurasian Economic Union Legal Orders: is There the «Eurasian Economic Union Acquis»? / R. Petrov, P. Kalinichenko // Legal Issues of Economic Integration. — 2016. — Vol. 43, N 3. — P. 295—307.
34. Regulation N 17, First Regulation implementing Articles 85 and 86 of the Treaty // Official Journal of the European Communities. — Special Edition. — Ser. I, Vol. 1959—1962. — P. 87—93.
35. Wendel, M. Lisbon before the Courts: Comparative Perspectives / M. Wendel // European Constitutional Law Review. — 2011. — Vol. 7, N 1. — P. 96—137.
36. Winter, D. Direct Applicability and Direct Effect / D. Winter // Common Market Law Review. — 1972. — Vol. 9, N 4. — P. 425—438.

Статья поступила в редакцию в июне 2017 г.


Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter

Сообщество

  • (029) 3222740
  • Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
© 2025 Международное общественное объединение «Развитие». All Rights Reserved.