Журнал международного права и международных отношений. 2020. № 3-4 (94-95). С. 58—62.
Journal of International Law and International Relations. 2020. N 3-4 (94-95). P. 58—62.

международные отношения

УДК 322

Феномен государственно-церковной дипломатии Русской православной церкви на примере ее взаимоотношений с Кипрской церковью в середине ХХ в.

Никодим Пашков

Ключевые слова: автономия; Восток; государство; дипломатия; Запад; интерес; культура; мир; политика; православие; религия; режим; церковь.

«The Phenomenon of State-Church Diplomacy of the Russian Orthodox Church on the Example of its Relationship with the Cyprus Church in the Middle of the 20th Century» (Nikodim Pashkov)

Author:
Pashkov Nikodim — Candidate of History, Senior Lecturer of the Department of International Relations of the Faculty of International Relations, Belarusian State University, e-mail: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
Belarusian State University. Address: 4, Nezavisimosti ave., Minsk, 220030, BELARUS

The article analyzes the features of church diplomacy of the Russian Orthodox Church in the middle of the 20th century. The connection of church diplomacy with the directions of the state politics of the Soviet Union has been established. The goals and objectives of Russian Church policy in the Middle East and the specific steps taken by the Heads of the church in the USSR have been studied. The author has evaluated the means and methods of church diplomacy and analysed the achieved results. A certain effectiveness of diplomatic church means used for the purposes of state policy of the Soviet Union.

Keywords: autonomy; church; culture; diplomacy; East; interest; Orthodoxy; peace; politics; regime; religion; state; West.

История Русской православной церкви (РПЦ) в первые годы после Второй мировой войны полна малоизученных страниц. Так, например, проблема исследования государственно-конфессиональных отношений в социалистических странах представляет собой определенный интерес в силу оригинальности и дискуссионности предмета изучения. Государственные режимы этих стран, в целом успешно боровшиеся с религией, тем не менее, в ряде случаев изменяли свою политику и использовали потенциал религиозных организаций в международных отношениях.

Яркий пример в этом смысле представляет Советский Союз. Советское руководство, внедрив агентуру внутрь РПЦ Московского патриархата и пользуясь традиционным сервилизмом русского православия, еще в 20-е гг. ХХ в. стало использовать ее в собственных нуждах. Подчинение Русской церкви интересам СССР особенно ярко проявилось во взаимоотношениях РПЦ с иными православными церквями, в том числе и с Кипрской церковью.

В целом в белорусской и мировой историографии проблема исследования взаимоотношений Московской патриархии и Кипрской архиепископии не получила должного освещения, в силу прежде всего отсутствия архивных материалов по теме исследования. Поэтому в статье автор стремится восполнить этот пробел, привлекая к исследованию архивные материалы. Целью данной статьи является исследование малоизученных страниц государственно-конфессиональных межправославных взаимоотношений. Для этого широко используется сравнительно-исторический метод. Автор сопоставляет исторические особенности, исторический опыт государственных и политических систем и на этом основании приходит к выводам об особенностях государственно-конфессиональных и межконфессиональных отношений исследуемых субъектов.

Изучая православие этого периода в СССР (и в мире в целом), исследователь в ходе своей работы не может не столкнуться с необходимостью ответить и на ряд иных вопросов, без которых невозможно понять и осмыслить ту важную для послевоенного обустройства эпоху. Среди последних важное место занимает проблема переплетения религиозного и политического факторов в международной политике коммунистического СССР. С одной стороны, мы можем заключить, что довольно оригинальный псевдорелигиозный характер коммунистической идеологии и «почвеннические», традиционалистско-консервативные вариации политики И. В. Сталина оказали некоторое содействие Советскому Союзу в годы Великой Отечественной войны в становлении того фундамента отношений, опираясь на который государство и церковь во второй половине ХХ в. уже не скатывались к эскалации конфликтов первых лет коммунистического режима.

Однако позитивная динамика церковно-государственных отношений, берущая начало в 40-е гг. ХХ в., которая исследована нами на конкретных примерах с помощью исторических и архивных источников по истории церкви, не была развита [7, л. 89]. В результате РПЦ в СССР сравнительно быстро оказалась на периферии общественной жизни. Причиной этого стал, на наш взгляд, «государственнический» сервилизм русского (московского) православия, который ярко проявился в международных отношениях.

При этом мы не склонны отмечать эту политику традиционным маркером, принятым в рамках православного дискурса, — этнофилетизмом, по причине, в первую очередь, мультиэтничности советского государства. Куда более уместным представляется иной термин — филоэтатизм как характеристика доминативной концепции отношений светской власти и религиозных институтов [7, л. 45]. Мы понимаем его как неуклонное следование интересам государства со стороны церкви независимо от особенностей государственной политики. Истоки такой модели церковно-государственных отношений можно найти в первые послереволюционные годы в России (и, соответственно, в Беларуси в то время) [см.: 1; 2].

К началу второй половины ХХ в. Европа была расколота на два лагеря — капиталистический и социалистический. Советский Союз, превратившись в полюс глобальной силы и центр притяжения мирового социалистического движения (после, что характерно, роспуска Коминтерна), постепенно стал привыкать к новой роли. Последующие почти полвека истории Старого Света прошли под знаменем соперничества. Это закономерно приводило к необходимости задействования Советским Союзом различных инструментов политики, в том числе и применяемых избирательно в отдельных регионах мира. Данные инструменты, использовавшиеся в отношениях с одними странами, могли бы оказаться компрометирующим обстоятельством во взаимодействии с другими, а также стали бы существенным фактором дестабилизации внутренней политики и социального мира собственно внутри СССР.

Один из таких инструментов — использование лидером мирового коммунистического блока средств, которые предоставляла на международной арене церковная дипломатия. Собственно говоря, следует исследовать причины знаменитого «сталинского» церковного поворота во внутренней политике страны именно в русле средне- и долгосрочных задач внешней политики. РПЦ, традиционно сервильная и превратившаяся еще в имперскую эпоху в инструмент светской власти, вновь использовалась уже коммунистическим атеистическим государством на международной арене.

Между тем, политическая ситуация внутри православия к середине ХХ в. была сложной. Существенным недостатком новой религиозной политики СССР был раскол православного церковного лагеря между двумя социально-экономическими системами. Все мировые православные центры — Стамбул (Константинополь), Афон, Элладская архиепископия, Кипр (так называемая Новая Юстиниана), Восточная патриархия — оказались в орбите влияния первоначально Великобритании, которая уступала территории своих интересов США. И этот процесс был в полной мере глобальным. Мы наблюдаем его в Австралии, Западном полушарии, на Ближнем Востоке и т. д.

Таким образом, СССР не мог, как в 1944—1945 гг. в Восточной Европе, стать ведущей силой на условно православном Востоке в силу политического вакуума. Наоборот, его соперником становилась ведущая (во всех отношениях) мировая держава.

В данных условиях единственным выходом СССР в его религиозной политике на «поствизантийском» цивилизационном пространстве была инициация и углубление расколов в едином церковном лагере в целях приобретения союзников в церковной среде, которые могли бы повлиять на изменение политической линии своих стран в отношении Советского Союза.

Одна из проблемных точек в восточно-православных отношениях — историческое соперничество между Кипрской церковью и Вселенским патриархатом, которое длилось довольно долго. Кипр, будучи некогда частью Византийской империи, тем не менее, имел давние традиции государственности и автономного существования. Во времена крестоносцев на острове были основаны католические церковные институты. Однако присоединение Кипра к Османской империи подчинило Константинополю кипрские церковные структуры по причине того, что в эпоху османского господства патриарх Нового Рима получил функции Верховного судьи для христианского населения турецкого государства [6, с. 27].

По нашему мнению, причиной кипрской «фронды» политики Вселенского патриарха был крайний этнофилетизм греческой православной иерархии Фанара (район квартала в г. Стамбуле — местонахождение резиденции Вселенских патриархов), унаследованный от Византии, в истории которой наблюдался постепенный переход от универсальной доктрины к эллинистической [6, с. 115]. В греческих внутрицерковных отношениях единый во взаимодействии с «внешними» (иначе говоря, «не греками») эллинский мир раскалывался на региональные партии — фракийскую (фанариоты), македонскую (г. Фессалоники), критскую, элладскую (г. Афины), азиатскую (гг. Измир, Трапезунд) и собственно Кипрскую.

Кроме того, епископ Кипра, или как его именовали, «владыка Новой Юстинианы», до 1589 г. занимал пятое место в иерархии православных церквей, после древних патриархатов Нового Рима, Александрии, Антиохии и Иерусалима. В том же году в результате московско-константинопольской церковной сделки его место занял новый патриарх — Московский и Всея Руси [3]. Данный факт также не мог не сказаться на отношениях Кипра и Фанара.

При этом нельзя не назвать и еще один фактор напряженности в отношениях церковных иерархов Востока — этнический. Если в Османской империи соперничество Кипра и церковного Стамбула носило исторический характер, то реальность новообразованной Турецкой Республики внесла в него свои коррективы. Вселенский патриарх был гражданином Турции, всецело зависимым от воли и расположения официальной Анкары.

Геноцид понтийцев, смирнских греков [15, р. 145—146] и изгнание последних крупных греческих этнических групп из бывшей султанской столицы в 1955 г. сделали первое лицо православного мира «фанарским затворником», существенно ослабив церковный Константинополь. До начала миссии Константинопольской церкви в США и Тропической Африке этот древний патриархат являлся, в сущности, декоративным институтом по причине как церковной автономии территории, на которой располагалась почти вся его паства (Северная Греция), так и оппозиционности Фанару главного духовного центра православия — Афона.

Кипрская же церковь, наоборот, выйдя из сферы турецкого и мусульманского влияния, лишь укрепляла с начала ХХ в. свои ресурсы и увеличивала политическое влияние как в православном культурном мире, так и за его пределами. Однако анонсированный на 50-е гг. ХХ в. уход с острова Великобритании готовил обострение скрытой проблемы — этнической, по причине того, что север Кипра был заселен турками [13, с. 3], а это, по определению, включало Турецкую Республику (как и показала позже история) во внутриостровную политику. Соответственно, и патриарх Константинополя как турецкий гражданин и, по сути, чиновник, не мог не принимать участие в предполагаемых этнических и церковных процессах.

Необходимо подчеркнуть, что данного рода предположения не являются преувеличением. Достаточно отметить, что в середине ХХ в. в Турции активно действовала Турецкая православная церковь [16, р. 61—64], что наряду с феноменом турецкого криптохристианства обусловливало на Кипре церковные столкновения между различными православными группами после обретения островом независимости и установления закономерного периода политической неустойчивости.

Таким образом, Кипр в исследуемую эпоху представлялся относительно легкой «добычей» для советской церковной дипломатии. Необходимо также подчеркнуть, что иными способами вмешательства во внутриполитическую жизнь острова СССР в исследуемый период не обладал. Кипр был английской колонией, на территории которой после обретения независимости оставались военные базы стран Запада, а массовое сознание кипрских греков испытывало влияние отголосков гражданской войны в Греции между коммунистами и традиционалистами. Причем Кипр и в массовом сознании, и в отношении умонастроений его церковного истеблишмента являлся оплотом как раз «традиционализма» в противовес «новаторам» — Фанару с его турецким сервилизмом, который исторически был не случаен и сформировался в результате неоднократного грубого вмешательства Порты в церковную жизнь на территории империи [5, с. 243, 303].

Кроме того, Кипр представлялся для советской дипломатии выгодной мишенью и по причине отсутствия у него возможностей внести раскол в едином православном лагере в иных направлениях. Так, например, Египет (Александрийский патриархат) к 1950 г. находился в орбите западного влияния, а тамошний православный патриарх обладал крайне малочисленной паствой. Влияние последнего являлось лишь продолжением влияния патриарха Фанара.

Патриарх Иерусалима соседствовал сначала с подмандатной Британии Трансиорданией, а потом с независимым Иорданским Хашимитским Королевством, проводившим полностью прозападную политику. В Греции к 1950-м гг. победили традиционалисты, исключив в стране возможность победы коммунистической (или анархистской) революции [4].

Наконец, Антиохийский патриархат, обладавший в исследуемую эпоху, пожалуй, наибольшей паствой и ресурсами среди греческих первоиерархов Востока, по всей вероятности, был мало склонен разрушать относительное благополучие собственного престола малопредсказуемыми авантюрами, в которых бы участвовал советский коммунистический режим, еще не получивший в регионе какого-либо политического и экономического влияния.

В результате, по нашему мнению, именно Кипр стал безальтернативным направлением для советской церковной дипломатии на Ближнем Востоке в исследуемый период. И она попыталась в полной мере воспользоваться создавшимся положением, начав «согласование» с церковным Кипром проблемных точек во внутриправославных отношениях.

Одной из таковых стало фактическое присоединение к РПЦ Чешских земель и Словакии, о котором московский патриарх Алексий I известил своего коллегу — кипрского епископа Макария [8]. Церковная Москва просила кипрского епископа признать свершившийся факт. В начале 1952 г. Макарию была перенаправлена копия «об устроении» православной церкви в Польше [9], которая так же, как и чехословацкая, попала в орбиту советского влияния.

Здесь характерными являются, на наш взгляд, несколько моментов.

1. Ни Чехословакия, ни Польша не относились к орбите кипрского церковного влияния. «Операция» по приведению этих церквей в зависимость от Москвы уже была совершена, а потому не нуждалась в каком-либо одобрении православного мира.
2. Своими действиями церковная Москва ослабляла Константинополь — своего давнего исторического противника, отношения с которым еще более обострились в силу крайней зависимости и РПЦ, и Фанара от государственной власти своих стран. В результате совершенных действий церковный Стамбул лишался существенной доли своих доходов, политического влияния и амбиций, символически «возвращая» РПЦ присоединенное Константинополем в постреволюционные годы.
3. РПЦ высказывала свое особое уважение Кипрской церкви, подчеркивая ее высокий в православном мире статус, извещая о вопросах, которые напрямую Кипра не касались. До этого Новая Юстиниана выступала в межцерковных православных отношениях «единым фронтом» с Фанаром на правах младшего партнера последнего. Теперь же Москва признавала ведущую роль епископа острова в православных отношениях, обращаясь к нему как к равноправному их субъекту.
4. Тот факт, что церковная Москва ни в какой форме не «испрашивала» у Кипра разрешения на планируемое деяние, должно было убедить островного первоиерарха в первую очередь в ее несамостоятельности. По достижении же автономии РПЦ от власти отношения ее с церковным Кипром должны были, предположительно, еще более укрепиться. Если в 50-е гг. ХХ в. в условиях тоталитаризма РПЦ пошла на такой шаг, стремясь укрепить отношения с островной церковью в британском протекторате, то от независимой РПЦ в ее отношениях с церковью независимого Кипра следовало ожидать намного большего. Вероятно, именно такого рода соображения и пыталась вложить в умы церковных деятелей острова церковная дипломатия СССР.

Осенью 1952 г. наступил новый этап в церковной политике СССР в кипрском направлении. Московский патриарх пытался подключить архиепископа Новой Юстинианы к урегулированию проблемных вопросов на каноническом пространстве собственно Русской церкви. Он известил архиепископа Макария Кипрского о состоянии Русской православной церкви за границей (РПЦЗ), именуя синод этой церкви «так называемым» [11].

При этом необходимо вновь подчеркнуть традиционно автономный характер Кипрской церкви, которая ранее выходила на международный уровень не иначе как в сотрудничестве с Константинополем или Афинами. Здесь же первая по ресурсам и, в сущности, вторая по авторитету и историческому значению православная церковь мира протягивала руку помощи Кипрской архиепископии, предлагая последней участие в своих собственных делах.

Церковная Москва прямо предлагала островной церкви подержать ее и транслировала Кипру собственную позицию по поводу русского церковного раскола. Тогда же, осенью 1952 г., на остров была направлена копия московского послания патриарху Иерусалима [14], что также было призвано поднять авторитет Кипрской церкви в православном мире. Москва известила архиепископа Макария не только о своих отношениях с лидером греческого православного Востока — Фанаром, но и посвятила Кипр во «вторичные» вопросы межправославного диалога, стремясь завоевать расположение авторитетной в греческом религиозном мире Кипрской церкви.

Позже, после политической «оттепели» в СССР, в его церковной политике в ход пошла и «народная дипломатия». Москва задействовала в отношениях с Кипрской церковью личные связи, причем довольно оригинальным способом. Митрополит Крутицкий и Коломенский сообщил архиепископу Кипра о своей встрече с писателем-«вольнодумцем» Ильей Эренбургом, с которым ранее встречался сам кипрский первоиерарх [12].

Вероятно, советские органы религиозного надзора, давая санкцию на такого рода связи, пытались подчеркнуть известную независимость РПЦ от политики власти и использовать возможности, которые могли бы открыться после укрепления такого мнения о церковно-государственных отношениях в СССР в среде служителей Кипрской церкви. Как видим, даже в условиях так называемых «хрущевских гонений» на РПЦ в Советском Союзе (или, иначе говоря, применения к церкви в СССР «буквы закона», без каких-либо отступлений льготного характера) церковь использовалась в международной дипломатии советского государства.

Кипрская церковь не осталась в долгу перед РПЦ. Ее официальные документы свидетельствуют об осторожности, но вместе с тем и о сдержанном оптимизме, которым встретили в среде островных первоиерархов дипломатические инициативы РПЦ Московской патриархии [10].

Каковы же были цели церковной Москвы в кипрском дипломатическом направлении? Очевидно, что изначально они не могли быть чрезмерно амбициозными. В геополитическом отношении, несмотря на определенные стремления СССР, Средиземноморский регион оставался для него закрытым. Лишь позже, к 60-м гг. ХХ в., Страна Советов «открыла» для себя в политическом и союзническом отношении Египет и Сирию. Турция, Греция, Кипр, Израиль, Иордания — все эти страны ближневосточного региона (в несколько расширенном его понимании как «поствизантийского») были прямо и косвенно связаны с объединенным Западом разветвленной системой экономических, военных, дипломатических и культурных связей. «Окно возможностей» для советской дипломатии было в данном случае сравнительно небольшим.

Поэтому и цели советской церковной политики в регионе были совершенно иными — укрепить отношения РПЦ с церковным Кипром, отдалив последний, насколько это возможно, от Фанара, поднять авторитет Московского патриархата в регионе, предоставив Западу через применение широких способов и средств активной дипломатии доказательства религиозной свободы в СССР, активизировать личные контакты в сообществе служителей церкви и мирян двух церквей, приобрести агентуру для КГБ СССР среди грекоязычного ближневосточного духовенства.

Дальнейшие результаты церковной советской политики в исследуемом регионе должны были зависеть от итогов первого этапа «дипломатического наступления». Мы же, со своей стороны, должны констатировать, что в соответствии с традицией внутрицерковное соперничество греческих иерархов друг с другом нисколько не мешало их объединению в противостоянии внешним угрозам. Так, например, уже в XXI в. по вопросу предоставления автокефалии украинскому православию и Фанар, и Кипр выступили единым фронтом, поддержав образование Православной церкви Украины. Отчасти это произошло и потому, что степень международного влияния христианских церквей в международных отношениях исторически прямо коррелирует с политическими и экономическими ресурсами стран, которые они представляют, с их привлекательностью или, наоборот, «токсичностью» для международного сообщества. И РПЦ Московской патриархии здесь не является исключением.

Список использованных источников

1. Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917—1943 гг.: в 2 ч. / сост. М. Губонин. — М.: Изд-во Правосл. Св.-Тихон. богосл. ин-та, 1994. — 1012 с.
2. Бараненка, В. В. Беларуская Абнаўленчая царква (1922—1938 гг.): аўтарэф. дыс. … канд. гіст. навук: 07.00.02 / В. В. Бараненка; БДУ. — Минск, 2017. — 29 с.
3. Диптих [Электронный ресурс] // Православная энциклопедия. — Режим доступа: <https://www.pravenc.ru/text/диптихов.html>. — Дата доступа: 10.08.2020.
4. Калинин, А. А. Греческий кризис 1945—1949 гг. в оценках советской прессы / А. А. Калинин // Ярослав. пед. вестн. — 2014. — Т. I (Гуманитар. науки), № 4. — С. 107—111.
5. Лебедев, А. П. История греко-восточной церкви под властью турок. От падения Константинополя (в 1453 г.) до настоящего времени / А. П. Лебедев. — Сергиев Посад: 2-я тип. Снегиревой, 1896. — Т. 1-2. — 846 с.
6. Новиков, О. А. Концепция взаимоотношений Церкви и государства (Византийская модель) / О. А. Новиков. — Воронеж: Науч. книга, 2009. — 159 с.
7. Пашков, Н. О. Обновленческий раскол в Русской Православной Церкви и его влияние на межцерковные отношения в 1922—1941 гг.: дис. … канд. ист. наук: 07.00.03 / Н. О. Пашков. — Минск: БГУ, 2018. — 174 л.
8. Письмо патриарха Московского Алексия I к архиепископу Кипрскому Макарию от 18 дек. 1951 г. // Архив Кипрской архиепископии. — Л. ΣΤ 2—3.
9. Письмо председателя ОВЦС РПЦ к архиепископу Кипрскому Макарию от 18 июля 1957 г. // Там же. — Л. ΣΤ 63.
10. Письмо патриарха Московского Алексия I к архиепископу Кипрскому Макарию от 20 янв. 1958 г. // Там же. — Л. ΣΤ 66, 71.
11. Письмо председателя ОВЦС РПЦ к архиепископу Кипрскому Макарию от 28 янв. 1952 г. // Там же. — Л. ΣΤ 6.
12. Письмо председателя ОВЦС РПЦ к архиепископу Кипрскому Макарию от 24 окт. 1952 г. // Там же. — Л. ΣΤ 27.
13. Послания патриарха Московского Алексия к патриарху Иерусалимскому Тимофею от 26 сент. 1952 г. // Там же. — Л. ΣΤ 28—32.
14. Титова, Ю. В. Население Кипра: этнические проблемы: дис. … канд. ист. наук: 07.00.07 / Ю. В. Титова. — М.: МГУ, 2003. — 28 с.
15. Alexandris, A. The Constantinopolitan Greek Factor During the Greco-Turkish Confrontation of 1919—1922 / A. Alexandris // Byzantine & Modern Greek Studies. — 1982. — Vol. 8, N 1. — P. 137—169.
16. Ergene, T. İstiklal Harbin de Türk Ortodokslari / T. Ergene. — Istanbul, 1951. — 242 p.

Статья поступила в редакцию в августе 2020 г.